Оказывается, Анри читал мои мысли, потому что встретил меня у дверей.
— Я был уверен, что ты догадаешься. Пойдем скорее.
Мы только что не бегом отправились в гараж.
Разговор начал Анри, но не прежде, чем машина пересекла владения де Кассалей.
— Ты довольна, что присутствовала при разговоре твоей дочери и моего зятя?
Он не стал называть Жана Мишеля своим компаньоном, а употребил выражение «beau frère», подходящее ко всем свойственникам мужского пола, желая подчеркнуть, что дело это — семейное.
— Знаешь, не уверена. Я никогда не видела свою дочь такой. Она вызвала мое восхищение, но… Я всегда видела Катерину в семейной обстановке, там она другая. Такого самообладания я от нее не ожидала.
— Теперь ты понимаешь, почему я сказал, что боюсь ее?
— Кажется, да.
— Выйдет она за Эрика, или за другого, мужчина для нее будет всегда только сопровождающим лицом. Я знаю, что говорю, я был женат на такой женщине.
Я не рискнула задать вопрос о его жене, вместо этого сказала:
— Если Эрика это устраивает…
— Меня, черт побери, это тоже устраивало! А теперь у меня нет никого!
Я почувствовала, как он напряжен. Даже воздух в машине сгустился, им стало трудно дышать. Я поняла, что от меня ждут вопроса, и решила оправдать ожидания:
— Ты говорил, что у тебя был счастливый брак. Что же произошло на самом деле?
Я подала правильную реплику. Анри как прорвало:
— Ты знаешь, я женился на девушке на четыре года старше себя. А влюблен в нее был с пятнадцати лет. С первого взгляда. Ее родители купили дом рядом с нашим, и пригласили нас в гости на новоселье. Я ее увидел и все! Жину была необыкновенной, не такой, как все. Жину — это Женевьева, если ты не знаешь.
Я кивком поблагодарила за разъяснение. Анри продолжал.
— Естественно, я для нее был глупым щенком, она и не глядела в мою сторону. А потом она уехала учиться в Лион. Там очень сильная археологическая школа. Жину была археологом. Я, как только закончил школу, отправился в Лион. Родителям объяснил, что только там можно получить хорошее образование по банковскому делу. А на самом деле
просто хотел быть поближе к ней.
— А в Лионе?..
— В Лионе я с ней встретился на улице. Она обрадовалась земляку, но не больше. Время от времени мы встречались и пили кофе. Вокруг было полно девчонок, но мне была нужна только она. Я пытался ей объясниться в любви, но меня всегда ставили на место. Потом я уехал учиться в Америку. Я хотел доказать всем, и прежде всего ей, что чего-нибудь стою. Там я познакомился с Жаном Мишелем. Вернее, мы были знакомы еще в Лионе, но не общались. А тут нас в кампусе поселили в одну комнату. Это была судьба. Жан Мишель увлек меня своими проектами. Вместе мы представляли силу: у меня были деньги, а у него — идеи. Из Америки я не вернулся в Лион, а отправился с Жаном Мишелем в Брюссель, где мы начали наше дело. Через два года я приехал в Лион, чтобы открыть там французский филиал, и снова встретил Жину. Она к этому времени стала сотрудником кафедры и у нее никого не было!
— И вы поженились?
— Да. Мне кажется, ее просто тронуло мое постоянство. Для нее любовь значила очень мало. Не в том смысле, что она была холодной женщиной! Совсем нет. Просто ей было хорошо и одной. С самого начала она поставила мне условие: я не буду препятствовать ее занятиям археологией. Это смысл ее жизни. В результате мы были вместе не больше трех месяцев в году, да и то не подряд. Я — успешный финансист, мое дело — в Лионе. Я вынужден там находиться практически постоянно. Она копала что-то в Африке. Я время от времени срывался с места, летел то в Танзанию, то в Бурунди, чтобы провести с нею пару дней. Хорошо, я мог себе это позволить. Сначала я страшно ревновал к ее коллегам, но потом понял — ей никто не нужен, кроме ее раскопок.
— На мои глаза, это не жизнь.
— Сейчас и я так думаю. А тогда… это было очень романтично. Мы не надоедали друг другу. Наши встречи были такими… незабываемыми. Лет через десять я начал ловить себя на мысли, что больше так жить не могу. Мне нужна моя жена рядом каждый день. И каждую ночь. Я не хотел другой женщины, мне нужна была Жину, но я боялся ей заикнуться об этом. Один я составлял в уме целые речи, ставил ее перед выбором, а при встрече не мог слова сказать. Думаю, если бы был ребенок, он бы все изменил. Но Жину не хотела, дети бы ей помешали. Она ни разу не забеременела, несмотря на мои ухищрения.
— А потом?
— Мне позвонили из Дар-эс-Салама, сказали, что моя жена опасно больна. Я прилетел в тот же день. Она умирала, и врачи ничего не могли сделать. Лихорадка Эбола, если ты знаешь, что это такое.
— Читала.
— Она жила еще сутки. Пришла в сознание очень ненадолго, узнала меня, и сказала: «Мой бедный Анри, я была тебе плохой женой, а теперь и вовсе тебя оставляю. Не держи на меня зла». А потом больше в себя не приходила и умерла на рассвете. Не буду расписывать, как я горевал. Но убил меня местный патологоанатом. Он показал мне протокол вскрытия и спросил, знал ли я, что у моей жены были перевязаны трубы. Она не хотела детей и пошла на все, чтобы их не было.
Руль в руках Анри предательски дернулся. Машина прошла в двадцати сантиметрах от бетонного ограждения. У меня сердце ушло в пятки.
— Остановись, пожалуйста.
Мы были, судя по всему, в двух шагах от Шарлеруа: дома стояли с обеих сторон от дороги. Анри затормозил у кафе.
— Что случилось? Тебе нехорошо?
Я не стала объяснять, что просто испугалась.
— Мне показалось, что нехорошо тебе. Давай посидим здесь, выпьем сока, и ты мне все доскажешь.